Интерлюдия 1

                                                         1 м.н

Каждый вечер в течение многих лет человек в потертом, замшевом камзоле и нелепой шляпе, возвращался домой с плантаций, где ему приходилось давать однообразные поручения своим глупым рабочим, устало поднимался на чердак своей маленькой однокомнатной хижины, и, открыв окно с видом на запад, наслаждался зрелищем багрового заходящего солнца, ловя дурманящий запах, что приносил легкий ветерок с бесконечных полей браги, покачивал в руках перо, ни разу за все это время не попробовавшее вкуса чернил, и ждал. Ждал уже очень долго.

Сегодня от ожиданий его отвлекли голуби: эти короткокрылые твари, толком не умеющие летать, а способные только гадить, стаей расположились на каменном подоконнике и очень громко ворковали, не давая сосредоточиться на размышлениях и воспоминаниях, в которых он все еще был значим. Он раздражающе сгонял назойливых птиц, крича им вслед оскорбления, но, несмотря на проклятия, они снова возвращались, и принимались еще громче издавать свой рокочущий утробный звук, словно отчитывая его за причиненное беспокойство. Человек, наверное, так бы и возился с ними до самой ночи, если бы вдруг не услышал короткий, но уверенный стук в дверь. Он злостно выругался, словно разгон голубей был делом всей его жизни, от которого его бессовестно оторвали, и неспешно спустился, бормоча что-то себе под нос, чтобы встретить непрошеного гостя. На пороге стоял босой, чумазый – видно из черни – паренек в драных штанах и в кафтане на три размера больше него, скорее всего, стащенном у кого-то из знати.

— Ты кто? — удивился человек.

— Никто, — рассмеялся мальчишка. Обвисший рукав кафтана что-то скрывал в протянутой руке, ребенок подтянул его. Человек почувствовал, как у него перехватывает дыхание: белоснежное письмо с толстой печатью Правителя. Он резко вырвал долгожданное послание из рук мальчугана и принялся вертеть его, убеждаясь что оно не иллюзорно.

— Кто передал? — прохрипел человек, хотя и сам прекрасно знал кто. Парнишка исчез. Осталась только еле заметная в сгущающихся сумерках прямая линия примятых стебельков браги, бегущая на покрывале поля к далекой  лодочной пристани.

Человек выглянул на улицу, озираясь по сторонам. Вокруг стояла полная тишина, изредка нарушаемая треском цикад и приглушенным ворчанием так и не угомонившихся птиц. Солнце уже давно миновало черту городских стен, повисших тонкой серой пеленой над фиолетовыми колосками, и там наверное старалось закопаться в холодную, потрескавшуюся землю пустоши, полностью освободив место пробуждающейся на западной части неба луне. На другом берегу реки дворники поспешно зажигали яркие огоньки фонарей, словно опасаясь быть настигнутыми врасплох ненавистной тьмой. Где-то залаяла собака, раздался смех. Человек счастливо вдохнул свежий воздух и, зайдя в дом, захлопнул дверь на щеколду. В желтом мареве зажженной свечи он принялся дрожащими пальцами ковырять печать, которая легко поддалась и полетела куда-то вниз. Человек заглянул внутрь конверта. Там было пусто.

— Тьфу, ты, — сплюнул он на пол и стал рыскать по нему в поисках недавно так небрежно брошенного куска дворцовой смолы. Он не ошибся: сообщение мелкими буквами было сделано на гранях круглой печати. Четыре слова: три несли указания, одно – обещание. С ним собирались поделиться старой, как мерзкая пустошь, тайной. Тайной, о которой знали многие, но немногие обладали, ради которой плели интриги, предавали, калечили и убивали. И ради нее он тоже был готов на самые кошмарные, несущие безжалостный характер поступки, на любые приказы, которые ему предстояло отдавать в ближайшее время. Ведь тайна несла избавление от времени, как прошлого, так и будущего, любых его последствий и влияния.

Человек потянулся за ножом.

Интерлюдия 2

                                             1 м.н

Жесек любил парить ноги. Это было лучшим средством против боли, терзающую его колени вот уже много лет. Ванны с ней не справлялись, от них было только хуже. Жар горячей воды разгонял пульс, становилось трудно дышать, колыхание разума в обмороке принимало естественное состояние, норовящее утопить его в собственном доме. Однако сегодня, выдавшимся как никогда холодным, утром, продрогший Верховный желая почувствовать растекающееся тепло по телу, сам распорядился наполнить ее до краев. И сейчас погруженный в блаженство по самую шею он наслаждался в полудреме покоем и тишиной. Намедни жена со всеми детьми, внуками, родственниками и вечными гостями отправилась к старшему сыну, и теперь ближайшие несколько дней, сулили ему отдых, скорее всего в обществе прекрасных куртизанок, от шума и гама. Почти целую неделю, никто не будет канючить, ныть  прося заказать то или иное у северян, что бы потом, пригласив лучших мастеров города  в очередной раз перекроить комнаты и одежды семьи в нечто вычурное или наляпистое, украшенное входившим в моду золотом и серебром.

Но, затишье продлилось не долго. В деверь ванной комнаты постучались.

- Какого хрена, кому я там понадобился? – заорал потревоженный Жесек.

В дверь осторожно просунул голову слуга, старавшийся не смотреть в его сторону.

- Простите меня ваше верховенство, простите пожалуйста. – залепетал он.

- Ты что не видишь, я вроде бы как ванну принимаю? – зарычал Верховный.

- Простите ваше верховенство, простите за беспокойство, но к вам пришел помощник советника.

- Неквин?

- Нет-нет ваше верховенство. Именно его помощник. Просит вас. Что прикажете делать?

Помощник? Очень плохой знак. Либо Неквин пережрал нектар и сдох, лучше бы так, либо случилось что-то очень не хорошее, и хитрый жук побоялся самолично доложить об этом.

- Ладно. Сюда его. Немедленно

- Но…вы в ванной - растерялся слуга.

- Плевать. Иди зови. – приказал Жесек. Одеваться было некогда, лишняя трата времени, события могли требовать немедленного решения. – Хотя нет. Стой.

- да ваше верховенство.

- В лесу были?

- Да ваше верховенство.

- Ну и?

- Как вы и ожидали, там очень много стражи. Мы так и не смогли туда пробраться

Жесек задумчиво почесал щетину на лице. Он действительно ожидал этого.

- Хорошо. Но мне нужно что бы это было сделано. Как угодно. Ты меня понял?

- Да ваше верховенство. Можно идти?

- Стой. За Жетерой следили?

Слуга поджал губы, глаза заметались.

- Отвечай!

- Да ваше верховенство, следили. – Слуга не спешил с ответом, его голос был подобен последнему выдоху умирающего.

- Ты хочешь, что бы я из тебя клещами доставал ответы? Я это сделаю – Жесек в гневе стукнул кулаком о край ванны, слегка приподняв свое толстое тело. Вода потоками полилась на мраморные плитку, покрывавшую пол.

- Она ночевала в доме у Костоправа. – выпалил перепуганный слуга.

Верховный стиснул зубы. Этот костоправ его достал. Как могла юная дура связаться с выродком давно угасшего клана, как посмел подобный нахал, вторгнуться в семью, куда дорога была закрыта любому гребаному низко ранговому простаку. Подобную связь надо было прервать, раз и навсегда.

- Диквина, ко мне! Быстро! Что бы через час он у меня был!

- Слушаюсь ваше верховенство.

- И не забудь про помощника.

Слуга раскланялся и исчез за дверью. Спустя полминуты Верховный уже слышал быстрые, звонкие от каблуков шаги, приближающиеся к ванной, и замершие у самого порога

- Верховный Жесек? – голос был женский.

- Войдите.

Помощником Неквина оказалась хрупкая девушка, с русыми вьющимися волосами, острым прямым носиком и большими круглыми голубыми глазами. Она покраснела при виде голого Верховного, и как слуга быстро отвела взор, на секунду замешкавшись с поклоном. Что же, его советник обладал не только отличным умом, но и вкусом. Жесек облизнув губы, представил те вещи, которые он мог бы вытворять с ней в своей постели,  Верховный, уже ощущал ее мягкое молодое тело в своих пухлых руках. Надо будет попросить ее остаться потом на завтрак. Но прежде дела.

- Что случилось с Неквином? Почему не он здесь?– поинтересовался Верховный, хотя на самом деле, созерцая сейчас такую красоту перед собой, он был только этому рад.

- Выполняет ваше поручение, связанное с кланами, ваше верховенство. Он решил что затягивать с этим больше нельзя.  – девушка продолжала смотреть вбок.

Жесек удовлетворенно кивнул. Все больше кланов, путем подкупов, раздач должностей, не важно что теперь их занимало половина дураков, земель и лишних пайков примыкало к нему. Оппозиция Правителя росла, и в скором времени он уже будет манипулировать им а не наоборот. Нет, Жесек, не стремился, занят его место, напротив, его сейчас все устраивало, пусть другой разгребает городское дерьмо всплывающее в последнее время все чаще. Однако существовали вещи, которые ему были необходимы, вещи до которых ему было сейчас не дотянуться.

- И почему он так решил?

- Это связано с грузом, который сегодня доставили Северяне.

Жесек подождал продолжения, но девушка молчала. По видимому сегодня самому придется допытываться от всех ответов.

- И что в этих грузах – спросил он мягко, но все-таки с ноткой нетерпеливости, качнув кистью руки.

- Выше верховенство, мы не знаем. Но точно не продовольствие, больше похоже на строительные материалы. – разочаровано ответил помощница.

- Разгрузчиков много? Чернь есть?

- Полно выше верховенство.

- Значит, скорее всего так и есть. Строительные материалы. – задумчиво, растянуто произнес Жесек.

- Правитель вроде бы ничего не планировал строить.  – пожала плечами девушка.

- Это я и без вас знаю прекрасно – резко ответил ей Верховный.

- Простите меня ваше верховенство. Это было случайно высказано вслух.

- Надо следить за собой.

- да ваше верховенство. Я буду следить за собой.

- Ваши мысли мне совершенно не интересны. А вот что вслух высказывают рабочие по поводу груза, надеюсь вы выяснили?

- Да, ваше верховенство. Рабочие считают, что правитель собирается строить завод. Деревообрабатывающий, что конечно кажется полной чушью.

-  Да мне плевать, что вам кажется, повторяю. – взвизгнул  Жесек ошарашенный заявлением.

Априм! Какой хитрец, однако. Этот старый ублюдок, собирается оккупировать все, к чему он так стремится. Если завод будет построен, в лес теперь вообще, будет, не сунутся. Этого нельзя допустить. Надо срочно что-то делать!

-  Неквина быстро ко мне, сюда, живо, и всех остальных советников тоже. Бегом. Что бы через час все были у меня в кабинете.

Девушка, с расширенными в испуге глазами замерла на месте, смотря, как огромная жировая туша поднимается из ванны, расплескивая воду, и пытается перелезть через ее край, светя голым задом.

- Помоги же мне, наконец. Чего ты стоишь. – орал он - Зови слуг, мне надо срочно одеться. Живее. Времени нет.

Времени действительно не было. Правитель опережал его во всем. И следующий шаг Жесек должен был сделать вовремя.

Жуткая нехватка людей вокруг.  

Глава 1.2

                                                                 12 ч.н

Комната в которую меня завели стражники, сразу выдавала того кто является ее хозяином. Сплошное стремление к комфорту и безумному величию. Широкие кровати скрытые под горами шелковых мятых простыней, кресла под разноцветными подушками, сабли и пистолеты на стенах развешанные кем-то очень пьяным, головы загорских животных соседствующих с посудой в застекленных узких шкафах расставленных между окон, на подоконниках которых обливались воском десятки свечей, огромный круглый стол с задвинутыми стульями, держащий на себе одно широкое блюдо в котором горой была свалена всевозможная пища. Тяжелый запах, жареного мяса обильно приправленного специями насквозь пропитавший эту обитель алчности и жадности, мучил мой истосковавшийся по еде желудок и слюнные железы стражников, готовых подавиться их секретом, Едой с таким запахом  могли питаться только Верховные.

Сам хозяин, развалив свое свиное тело на неподстать такой тяжести, узком стуле с высокой резной спинкой боролся с куском чего то напоминающим ножку курицы, то и дело падающую в тарелку, которую он держал вровень со ртом. Заткнутый за воротник кусок, наверное полотенца, пропитался желтым жиром, водопадом стекавшим по тройным подбородкам, и уже не сдерживал его, отчего материал халата, отдававший металлическим блеском заселенности было трудно определить.

Противостояние с едой настолько увлекло Верховного, что он даже не удосужился взглянуть на троих вошедших в его покои людей, и похрюкивая, временами рыча, теребил волокна мяса, веером распушенные на тонкой косточке.

Стражники поклонились, пытаясь привлечь его внимание, потом еще раз, потом еще раз пока мне не стало их жалко и я как следует не откашлялся. С глаз жирдяя сошла поволока наслаждения и он какое то время фокусируя взгляд пытался понять кто нарушил его трапезу. Выражение лица не сулило моим тюремщикам ничего хорошего.

- Кто пустил? – хриплый, наполненный слюной голос был словно выдавлен из жабьего тела.

- Верховный Реквин - голос стражника по правую руку прозвучал громко и звонко. Другой же был готов рухнуть от волнения в обморок. Кровь забыла путь к его лицу. – Заключенный Биприм доставлен по вашему требованию.

- Биприм? – Верховный собирался с мыслями. Тонкие брови, над неожиданно большими глазами для такого толстяка сошлись к переносице и вновь распались. Он подскочил, отбросил от себя тарелку, полотенце с груди, прежде вытерев им руки и подбородок и протянул мне руку – О, Костоправ, конечно же это вы, приветствую вас. Пожалуйста-пожалуйста, добро пожаловать в мои хоромы. Ждал этой встречи  с самого утра. Даже  утомился. Но сами должны понимать что только ночь может скрыть неудобные разговоры. Такие как наш.

Его речь, этот тонкий голос с нотками веселья, что он означает? Издевка? Игра? Или моя персона действительно что-то для него значит? Я искоса посмотрел на стражников, пытаясь понять в чем подвох. Но им было не до меня. Они вытянулись по стойке смирно, один по прежнему бледный, другой покрытый испариной, и не сводили с властителя глаз, наверное тоже ожидая чего-то не ординарного со стороны властителя. Безусловно, я знал о Реквине, о его сильном характере и об остатках совести, которые с каждым годом тлели как и его вера в Основателя. Он продолжал читать прекрасные проповеди, помогал добрым словом и напутствием в Храмах Правды, но так же мне приходилось слышать что старость разъедала его разум оставляя лишь желания, несдержанную злость, обидчивость и похоть. Все это в комплексе, я был уверен, теперь и было его сутью.

Верховный дождался пожатия своей руки после чего облегченно вздохнув рухнул назад на свой трон.

- Вот, костоправ, возьмите этот стул,- он указал прямо напротив себя. – Берите, садитесь. Присоединяйтесь к трапезе. Приговоренных мы не кормим, как вы уже поняли – он усмехнулся.– В этом нет смысла. Зачем еда тому кто будет завтра убит. Поэтому отведайте пожалуйста вот этого изумительного кролика, выращенного нашими фермерами на пастбищах загорья.

Спина ныла после грубой каменной койки, в камере, поэтому с губ сорвался легкий стон когда она коснулась мягкого, податливого материала. Это не ускользнуло от внимания Реквина.

- Действительно отличная мебель. Причем это даже не Северяне, а наши умельцы плотники. Вы представляете. Всего несколько лишних пайков а они уже готовы своей кожей обтянуть ее – восторженно провозгласил он и тут же гневно обратился к стражникам. - Ну что вы стоите как истуканы. Принесите уже тарелку моему гостю. Вот ты, как тебя?

- Лисек, Верховный

- А, ну да… Замечательная порода.- с некоторой задумчивостью, довольно спокойно произнес Реквин -  Отличная  порода, я знаю. Жаль только что она была подпорчена рождением в ней полуумного.

- Верховный? – Стражник недоуменно непонимающе застыл. Повисла тишина- Полуумного?

- Твой отец помощник начальника склада, твой старший брат начальник переправы залесья, а… не помню сестра или опять брат?

- Сестра, Верховный.

- Литера, точно. Так вот она ведь прекрасная портниха. Она мастер своего дела, как и твои брат и отец. А вот средний брат вдруг стражник. Почему спрашивается у семьи с такими возможностями, дитя стражник?

- Верховный, я глава стражи Верховного Жисека.

- Еще лучше. Глава стражи на побегушках. Что может быть ниже. Как мелко. – ухмылки Реквина не скрывала злорадства.

- Но эта просьба исходила лично от вас, я бы…

- Он утомил меня разговорами. Хватит. Ступай уже за тарелкой. Гость голоден -  резко оборвал его Верховный

Лицо стражника приобрело бурый оттенок. Я видел мелкую дрожь в кистях его рук, сжатых в кулаки, слезы на глазах, и раздутые ноздри Это был гнев, а еще был меч на его боку, но надо отдать должное парню, он сдержался. Из-за страха, прекрасной выдержки, или привык к этим оскорблениям, трудно понять. В общении с такими людьми как верховный необходимо держать себя в руках. Особенно когда происходит демонстрация власти и превосходства над другими людьми. Как в данном случае. Или нет. Я что-то услышал, что-то упустил…

- Верховный- он поклонился сжав зубы, и побрел к шкафу с посудой. Реквин же молча провожал его глазами до тех пор пока тарелка не оказалась прямо передо мной, после чего важно провел рукой над тарелкой с яствами и воскликнул.

- Ну вот, выбирайте что хотите, все великолепно вкусно и сочно. Рагу из косули, запеченная свинина с картофелем, пожалуй вот с этого угла к ней можно дотянуться, щука в тесте пожалуйста… Но мой совет- начать с кролика. Настоящее волокнистое мясо, источающее запах страха и ужаса обретенного в последние секунды. Потрясающе. Наверное я даже закажу его себе завтра вновь.

Я кивнул в благодарность, скорее больше стражнику, чем верховному и не раздумывая воспользоваться советом потянулся к упомянутому животному. Губы Реквниа растянулись в улыбке, он одобрительно закивал головой, пока не вмешался кашель подавившегося слюной младшего стражника. Черты лица властителя вновь приобрели черты свиньи и крысы.

- А теперь нам надо остаться наедине. Так что покиньте нас.- процедил он сквозь зубы.

- НО верховный!- это была глупая попытка возразить, способная спровоцировать поток брани но Верховный лишь пожал плечами.

- Костоправ скорее защитит меня от вас чем вы меня от него. Так что пошли вон отсюда. И что бы вашего дыхания не было слышно ни за дверью, ни в коридоре. Ступайте.

Стражники поклонились и понуро побрели из комнаты, а я услышав скрип петель принялся жадно рвать мясо. Реквин наблюдал за этим молча, с приоткрытым ртом, то ли изумлялся видом моего прорвавшегося наружу животного которого кормил со своей собственной руки, то ли наслаждался собственным пренебрежением к грязному, вытащенному из тьмы катакомб созданию, что век не видывало солнца. Мне было плевать, желудок твердил, что бы я продолжал набивать и набивать его, а разум подсказывал что это может быть в последний раз

- Ну что действительно ведь вкусно. Лучше наверное во все городе никто не готовит как мои повара. Они то знают как заставить любого наслаждаться жизнью. Ведь вы сейчас наслаждаетесь жизнью, Костоправ, ведь так?

Я что то промычал  в ответ, он радостно усмехнулся.

- Еще бы. Подобные вещи вынуждают нас существовать. Вся жизнь построена для поисков этих моментов. Вкусная еда, пьянящие напитки, горячая девушка в постели, о горячая ванна... С удовольствием бы сейчас ее принял – мечтательно пробормотал Реквин и почесал запястье. – Но что-то произошло в вашей жизни, что-то отчего вы стали якшаться со смертью. Может быть плохо питались? Водичка и хлебушек? Может вы не распробовали нектар и никогда не ощущали полет разума в причудливых грезах и мечтах? Или постойте, было мало женщин, они были все некрасивы? Да с этими ручищами, как у вас можно было их так тискать. Ух! – Верховный затрусил своими согнув их в локте.

Я отбросил обглоданную кость от себя, она отскочила от тарелки и плюхнулось прямо на стол. Повисла тишина. Мы столкнулись в зрительном поединке. Но Реквин уклонился от контакта закатив глаза.

- Ах ну да. Извините. во всем виноваты знания, знания о непонятном и необъятном мире, все ради них. Конечно, я и забыл Только вот что с ними делать, когда они останутся там же где и голова носящая их – на плахе. А, Костоправ? А я тебе скажу – ничего. Вот если бы ты сидел, молчал тихонько, да занимался этими знаниями, глядишь и остались бы целы, они. Передавались бы твоими учениками из поколения в поколение. Потом кто-нибудь их и опубликовал. А так вдруг народ решил просветить. –  Верховный приподнялся, схватил щепотку чего-то напоминающего крупу, кинул себе в рот, и стал отряхивать ладошки выискивая что-то на столе. Это был бокал нектара. – И тут оказывается что причина вовсе не в знаниях, и даже не в их поиске, а в народе ради которого они были добыты. Которому, кстати они оказались до одного места, как и сам народ для искателя знаний. Ведь так Костоправ? Помнишь как потрошил их?

Я глубоко вздохнул и сложил руки на груди. Нравоучения начинали раздражать. Хватит тянуть. Пора было переходить к главному.

- Что молчишь? А? – Реквин затрясся в немом смехе. – Да ладно, извини старика. По крайней мере я знаю из-за кого ты стал на шаг ближе к тьме. Диквин!

Это имя, оно словно глоток ледяной воды, от которого свело в голове. Зачем он его произнес. К чему оно сейчас? Я сжался, заиграли желваки, пальцы правой руки переломили кость, мирно покоившуюся на столе. Верховный удовлетворенно сполз в состояние полулежа и шумно отхлебнул темно-красный напиток.

-Конечно же, он причина. Редкостная заноза был. Достал всех. Одни сплошные провокации, бунты, подстрекательства. Довел всю власть до паранойи. Ведь ничего не могли поделать с ним Костоправ. Ничего. Глава Читальни как- никак. Любимец публики. – Он сделал еще глоток и продолжил уже тихо, как будто скорбел. – Его смерть была кстати. Теперь они хватают любого, кому он пожимал руку. Ничто их не сдерживает. Они могут убрать каждого. А особенно, такого как ты. Знания ничто, их носитель все. Ну что ты так скукожился, расслабься. Я все знаю про твои делишки с ним. Знаю что было у вас на уме. И знаю что не против этого. На руку мне это Костоправ, как и учениям Основателя.

Верховный отставил от себя бокал и принялся рыться у себя в за пазухе. На свет появился в два пальца толщиной и две ладони длиной металлический цилиндр.

- Вот, держи, посмотри, целый день таскал, натер подмышку. – Реквин протянул его мне, я взял. Влажный и липкий на ощупь, легкий, внутри вроде бы ничего, сверху печать Верховного.

- Все, отдай, не приведи Основатель, зайдет кто-нибудь.

Я повиновался, и катнул его в сторону властителя, тот одобрительно кивнул, и цилиндр исчез в складках жира.

- Завтра вам вынесут приговор. Смерть через отрубание головы. Но до плахи вы не дойдете. Следующей ночью тебя и твоих учеников вытащат из камеры и отведут за ворота.- Довольно серьезно начал он мне объяснять, потом замолчал, словно ожидал от меня какой-то реакции, или даже давал время осмыслить информацию, перевести дух. 

- Гребаные социопаты. Значит это правда. Вы с Диквином действительно тронулись умом. Я тебе тут о пустоши говорю а ты даже и бровью не повел. Мне надо выпить. – он стал покряхтывая пытаться подняться со стула, но слишком медленно, я не выдержал и наполнил бокал сам.

- Очень любезно. Но я отвлекся от главного, от цилиндра. Он самая важная вещь. Именно та которая тебе так необходима. Ты должен беречь его как собственный разум. В нем соглашение. Точнее его абсолютная копия. Соглашение Основателя о поставках пайка с Северянами а так же о предоставлении любой помощи с их стороны народу Южного города. Ваша задача добраться до Северян и на основании этого договора заключить новую сделку. Увеличить количество продовольствия а в случае физической невозможности этого сделать, потребовать нам помощь с разработками того или иного сырья. В общем все указано внутри. Я взял смелость дополнить то или иное, отдельными пунктами. – он залпом осушил бокал, и жалобно посмотрел на меня. я опять наполнил его.

- Так, дальше. Стража, что будет вас сопровождать за ворота, куплена. Она  должна вам передать мешки с провизией, палаткой, и оружием. Три пистолета, три хороших ножа, и дюжина пачек с патронами. Ну и соответственно этот цилиндр.

– Не пойму. Какое отношение к этому всему я имею. Что бы туда добраться понадобится до зубов вооруженная армия. Она нас будет сопровождать? – от моего баса он вздрогнул.

- Я догадывался что это диалог, но с твоей стороны его надо было поддержать умной мыслью. Тебе жизни спасают, а ты что, требования выдвигаешь? Не будь идиотом Костоправ. Как будто ты не знаешь, что в городе не найдется ни одного человека, который бы соизволил выйти за ворота. Ни за какие ценности, ни под каким приговором. Многие лучше сдохнут! – Реквин готов был сорваться на крик, от его повышенного тона на губах стала закипать слюна. -  А если и найдутся желающие, как я буду объяснять это Правителю и его прихвостням.

- А я то причем?

- А кто еще, ты да пара твоих крепких учеников.

- Вот именно. Костоправ и два еще подростка! Какой-то бред. – мои зубы затрещали. Пол и кресло поехали подо мной. Что-то пошло не так. Кто-то решил по измываться надо мной и ребятами. Кто-то нас очень сильно подставил. – Да мы там не пройдем и километра.  Это невозможно.

- Я по-моему тебе ясно объяснил что невозможно! – Реквин побагровел от злости. Я кивком указал на налитый мной нектар, он понял намек и после глотка продолжил уже более мягко.   – Послушай Костоправ. Я не буду переживать, если пустошь сожрет тебя, не будет плакать и город по твоей смерти. Но мы будем очень рады если ты дойдешь до Северян. Правда. Потому что все очень плохо. Нас несколько сотен тысяч, а количество поставок что и сотню лет назад. Правитель даже не чешется договариваться с черноплащниками о увеличении продовольствия. Вокруг зреют бунты с вооруженными восстаниями, верховные копают под верховных, а он занимается всякой ерундой.

- Странно, я слышал, он строит деревообрабатывающие заводы. Насадил лесов. Собирается нанимать рабочих за лишний паек.

- И при этом как будто ослеп. Голодная чернь и залесье уже готовы грызть глотки знати, а та их вырезать и палить в трущобах. Причем сама знать плетет интриги, масштабы которых тебе не представить. Законы Основателя растоптаны. Они больше ничего не значат, как и человеческая жизнь. Город забыл о них после того как перестал есть и научился болеть и умирать.

- Кто бы говорил.

Верховный взлетел со стула. Его указательный трясущийся указательный палец был направлен мне прямо в лицо.

- Ты забываешься Костоправ! Что это еще за оскорбления? Я чтил Его и буду чтить! Всегда! Пусть даже если Он сюда больше не вернется. Его слова это самое важное в моей жизни, не важно, как я веду ее. Важно что я хочу как лучше. Да, я хочу, что бы ты добрался до места назначения и встретился там  с их правителем. Хочу, что бы каждое утро у ворот стояла сотня их машин вместо двадцати. Хочу, что бы их содержимого хватало на всех и все были довольны.

- Но вы не хотите ничего сделать для этого. Мы ничего не сможем втроем.

- Я же тебе ответил Костоправ. Это все чем я вам могу помочь – печально ответил Реквин слушая мой скрип зубов.  Как я мог так подставиться, как мог затянуться себя в это.

-  Ах да. Человек что устроит побег, напрочь отказывается марать руки чужой смертью. А посему, во избежание лишних глаз, заключенные, занимающиеся бесцельным времяпровождением в камере напротив, будут так же выведены, насильно, за ворота. Я понимаю как жестоко это выглядит. Но, мне нужно подчищать хвосты. На них я тратиться, кстати не буду, провизии им не дадут.

- Почему. Это облегчило бы нашу участь.- резко произнес я.

- Не хочу. Прошел слушок, что существует человек, а может не один, имеющий свою историю и цель, которая не совпадает с нашей. Мне порой доносят о том, что кто-то был замечен в кампании Правителя, кто-то с его прихвостням, кто-то кому-то шептал на ухо, кто-то что-то кому-то передавал. Что же, может это слухи, но ты присматривайся. Ко всем и даже к своим ученикам. Мало ли что.

- Кто-то знает что будет совершен побег?

- Я уверен в этом.

- И он не помешает.

-Зачем? Я же говорю у каждого своя задача и человек способный ее решить. Не будь меня, кто-нибудь другой открыл бы вам камеры. Только вот тогда, наверняка кто-то остался бы с перерезанным горлом. Догадываешься кто?

-Дворец не находит время для обсуждения с Северянами увеличения объема продовольствия, но находит время на махинации с заключенными, что происходит? 

 - Не знаю. Правда не знаю, поэтому будь внимателен, присматривайся и действуй по обстоятельствам. Ну что же. Думаю на этом у нас все. Все обсуждено, все сказано. Я устал говорить. – Реквин звонко хлопнул в ладоши, и уже собрался звать стражников. Разговор как-то неестественно, поспешно подошел к концу. Верховный явно увильнул от моего последнего вопроса. И дело даже было не в дворцовых интригах. Уверен он бы поделился ими. Скорее ответ должен был как-то повлиять на меня, заставить разозлиться, засмеяться, или даже испугать, Но что может испугать человека, которого отправляют в пустошь.

- Постойте. – я хлопнул ладонью о стол, Реквин ошарашено посмотрел на меня.

- Что еще?

- Как вы узнали обо мне. Кто вам назвал мое имя. Я никогда не светился с Диквином на его собраниях и протестах. О моих связях  и занятиях знали единицы. Как? Как его имя.

- Представь, я без понятия. Имена шпионов мне не нужны. Мне нужны только их сведения.-  проворчал властитель.

-  Какого хрена. Что за шутки. Я имею в виду…

- Я знаю что ты имеешь в виду костоправ. И знаю что мне не зачем называть его, потому что ты и сам догадываешься о ком будет речь. Но раз ты так хочешь, выбирай сам. Красивая девушка или ее страшный дед, очень страшный дед.

Глава 1.1

Я стоял на широкой, сколоченной из гнилого дерева платформе, возвышающейся над заросшим сорняком полем, серым ковром простирающегося до туманной полосы леса на юге и до рыжих кирпичных двухэтажных домов на севере, следя за двумя моими учениками, стоящими напротив меня. Они держались молодцом, несмотря на то, что скоро нас приговорят к казни.
Платформа хрустела от каждого нашего неловкого движения и норовила развалиться на собирающуюся внизу толпу людей, ползущую из тонких проулков мрачной восточной части города подобно червям или слизнякам, грязную, с помутневшими от нектара мозгами, смердящую жженым сахаром вперемешку с блевотиной. Брань и отборные ругательства, изливавшиеся из хриплых прокуренных глоток, вязли в общем болоте голосов, превращаясь в абсурдную какофонию, раздражающую и побуждающую к более решительным поступкам: некоторые в толпе, надеясь стать больше, чем ничем, подбирая куски засохшей обветренной грязи, творили свое правосудие; но запущенные в нас комья земли осыпались на головы их соседей, прикрывая пылью, будто сединой, грязные засаленные волосы. Пострадавшие тут же забывали о нас и, яростно причитая, искали виноватых, те же делали вид, что помогают им в этом, тормошили вообще не причастных наблюдателей, завязывая очаги драки. Милиция, державшая в плотном кольце платформу, не скупилась на тумаки, раздавая их направо и налево забиякам и зазевавшимся зрителям. Вопящие, беззубые, покрытые кровавой слюной рожи, тут же исчезали среди других лиц, искаженных гримасой безумного слабоумия толпы, и больше не показывались, – будто ил озерный, клубами поднимающийся со дна и снова оседающий в момент перерождения личинок мух.
Я не скрывал пренебрежения. Мне было противно и гадко смотреть на этот кишащий сброд вплоть до желания плюнуть на него сверху, но не хотелось этого делать при учениках. Аквин совсем не сводил с меня глаз, в принципе, как и всегда. Даже не надо было смотреть в его сторону, чтобы убедиться в этом. Жалкий, утонувший в пальто не по размеру, спрятавший свой горбатый нос и тонкий рот от ветра под шарф, он ждал от меня, наверное, чего-то особенного, каких-то активных действий, ободряющих речей и похлопываний по спине. Но сегодня я слишком устал, и сил оставалось только на краткие слова.
— Вывалишься, — предупредил я второго – Катера, опасно перегнувшегося через низкий борт в попытке рассмотреть в элитарной зоне знакомых и близких. Он повернулся ко мне – длинные курчавые белесые локоны развевались на ветру, прикрывая миловидное лицо с покрасневшими от усталости и недосыпа глазами и покрытым густой щетиной подбородком. На лице было выражение нескрываемого возмущения, свидетельствующее о том, что не родные лица он искал среди людей вне нашего эшафота.
— Они не похожи на бунтовщиков.
— А ты не похож на потрошителя, — мой голос был уставшим, сиплым, страждущим от жажды, и потому слабым. Он не мог успокоить юношу, чей буйный нрав мне всегда ранее легко удавалось укротить сердитым взглядом. Катера моя физическая слабость только раззадорила: он гневно стукнул кулаком о дерево и тяжело принялся сопеть, сдерживая рвущийся наружу в крике гнев.
Напротив нас, за разделявшим толпу на две части черным ручейком выстроенных в ряд блюстителей порядка, среди разодетой, расфуфыренной элиты стояла вторая платформа. Количество людей на ней: пятеро залесьевцев и плотненький коротышка с бородкой, всем своим видом выдававшим принадлежность к касте ученых, – точно было избыточным. Малейшее дуновение ветра вызывало судорожные припадки конструкции, и сердитые мужчины в дорогих пиджаках с воротниками-стоечками, вместе с дамами в роскошных платьях, кутавшимися в шаль и пренебрежительно сморщив носики, но вместе с тем с жадными до зрелищ глазами, рисковали быть погребенными под ней.
Двое самых молодых из осужденных залесьевцев рыдали навзрыд, давились слезами и соплями, протягивая руки к кому-то в толпе, кого я так и не смог разглядеть. Один из залесьевцев постарше, с головой, убеленной сединой, тщетно пытался их образумить, двое других, обмотанных в какое-то цветастое тряпье, сидели прислонившись к бортику и раздраженно покрикивали на стенающих. Коротышка плевать хотел на своих соседей и с абсолютной безмятежностью, разве что без улыбки, наблюдал за происходящим внизу. Мы на мгновение встретились глазами, и он кивнул, приветствуя меня. Странная личность, довольно примечательная и, по-моему, знакомая. Я напряг память, но Катер сбил меня:
— Они воют как бабы, — не мог он успокоиться. Этого следовало ожидать: мятежник, поступком которого он втайне восхищался, рыдавший сейчас на виду у толпы, не совпадал с тем идеальным образом, который рисовал разум. — Это неправильно, так нельзя. Вот тот, самый старый, почему они с него не берут пример?
— Они оплакивают забитых ими насмерть милиционеров, — плечи Аквина затряслись, шарф скрыл под собой злобную ухмылку. Катер никак не прореагировал. Я же покачал головой, молча намекая ему заткнуться. Преступление, совершенное этими людьми, было вызвано безумием от голода, отчаяния и страха за свою жизнь и жизнь близких. Было страшно представить себя на их месте не только до произошедшей трагедии, но и теперь, когда они, совершив столь жестокое убийство, страдают за то, против чего боролись: за злость и ненависть. За убийство милиционеров, завербовавшихся на службу и напяливших форму всего пару дней назад, ответственно подошедших к задаче сопровождения пайковых, которые доставляли провизию в Залесье, и которым было невдомек, что ее было выдано на складе в десять раз меньше, чем положено. Можно ли оправдать резню невиновных пустотой и голодной скорченностью желудка или плачем ребенка, обессиленного настолько, чтобы быть не в состоянии просить еды? В то же время, многие люди, среди них и мой ученик, расценили поведение Залесья как объявление войны неугодному режиму, а самих убийц посчитали борцами за свободу. Поэтому здесь на все вопросы будет всегда один ответ: только кровь является ценой победы.
Раздался отвратительный скрип, и на центральной улице, перерезавшей полукруг выстроенных на западной стороне площади зданий, появился черный как смоль эллипсоид, тянущий за собой металлическую тележку. Испускающий клубы дыма из  округлого металлического брюха, испещренного мелкими трубками, он полз по направлению к эшафоту, разрезая толпу своим острым носом. На скамье тележки восседали грузные, обрюзгшие от нектара и еще больше от неумеренного сна четверо Верховных, которые, приветствуя совсем одуревших от предвкушения чужой смерти людей, поднимали вверх свои толстые, покрытые угрями руки и протягивали их для поцелуев назойливо пытающейся забраться внутрь повозки черни. Какая ирония: эти оборванцы касались губами пальцев тех, кто отбирал их жизни и наслаждались этим. Смотреть стало еще неприятнее.
Тяжело вздыхая, дымящаяся машина, наконец, сумела пересечь площадь, остановившись у подножья третьей платформы, самой высокой – метров в шесть над землей – и самой прочной: толстый каменный стержень, вкопанный в эту площадь сотни лет назад, был обвит от самого низа до круглой площадки наверху металлической лестницей, изрядно подъеденной ржавчиной. Также платформа имела подъемник, тросы которого, вследствие перестраховки от действий злоумышленников, были обрезаны, из-за чего он не работал.
Верховные, запутываясь в длинных полах своих черных балахонов и впиваясь пухлыми пальцами в плечи помощников, подобно бесформенным каплям жира начали выползать из повозки. Раздался крик – кого-то настойчиво звали, и из толпы выскочило с десяток людей в невзрачной одежде – прислуга Дворца. Они бережно подхватили своих хозяев под руки и, согнувшись под неимоверной тяжестью разжиревших тел потащили их по направлению к площадке, где стали помогать подниматься наверх худыми руками переставляя их раздувшиеся ноги со ступеньки на ступеньку. Восхождение было медленным и утомительным, К тому же одышка настолько часто терзала властителей, что, в конце концов, они выбились из сил даже подавать знаки слугам отпускать их для восстановления собственного дыхания. И взобравшись наконец на платформу, упали там навзничь на расставленные заранее скамьи. Казалось, что жизнь покинула их.
К несчастью многих, им потребовалось на удивление совсем немного времени для отдыха и для того, чтобы договориться о том, кто будет из них обращаться к народу. Выбранный неудовлетворенно и резко вскочил, шипя на засуетившихся вокруг него слуг, но, уже подойдя к краю помоста, имел на лице широкую добродушную улыбку. Толпа взревела. Верховный приподнял руки вверх, жестами призывая прекратить шум, однако людская масса восприняла их как приветствие, взбудоражившись еще больше. Лицо властителя приобрело фиолетовый цвет. Он раздраженно и визгливо заорал на глашатая, стоящего с рупором неподалеку, приказывая успокоить толпу
Глашатай спокойно кивнул в ответ и обратился к народу, передавая волю Верховного
— Дорогие горожане! Верховный Суд просит вас прекратить весь этот шум, иначе он не сможет продолжить и вынести приговор, — прозвучал громогласный голос. Повторять дважды никогда не приходилось. Люди всегда понимали Верховных с полуслова, ведь, как никак, только они являлись прямыми ставленниками Основателя. И только им позволялось пользоваться его законами и наставлениями, принимая решения о том, что важно для города,  а что нет, кто будет в нем жить, а кто останется без головы. Достаточно было кивка их головы в сторону любого, чтобы тот сию же минуту стал  преступником, и милиция смогла бы незамедлительно скрутить его. Этого не хотелось никому. Вокруг все стихло и воцарилось ожидание, за исключением платформы залесьевцев, откуда продолжали раздаваться стоны и всхлипывания. Мои ребята побледнели. Наступил момент, когда все должно решится. Сейчас прозвучит вердикт Верховных, который уничтожит любую крохотную надежду и мысль о том, что все закончится благополучно, что ожидаемый приговор не будет вынесен и все избегут смерти. Потому что так было всегда: казнь не откладывали и не отменяли.
— Спасибо! — ласково поблагодарил Верховный, — приятно видеть, насколько дисциплинированны, почтительны к Основателю и его законам, вы, наши горожане. Мы ценим это, как и наш уважаемый Правитель. Он прекрасно осведомлен о событиях, омрачивших нашу тихую, размеренную жизнь, и продолжает выражать искренние соболезнования родственникам погибших. Верховный Априм, конечно же, желал присутствовать сегодня здесь вместе с нами, но городские дела помешали ему в этом. Он приносит извинения и просит передать вам сообщение, которое, как думается ему, очень важно: наш Правитель со всей любовью и доверием к вам предлагает поучаствовать в развитии одной из ветвей промышленности нашего города.  Уважаемые горожане! Любой, желающий помочь в работе по постройке  деревообрабатывающего завода на берегу нашей реки, будет отблагодарен дополнительным пайком в неделю!
Что же, вполне ожидаемо: за и так причитающийся паек люди теперь должны будут работать. По толпе пронес гул; преимущественно в рядах черни стали слышны перешептывания, не несущие в целом негативного оттенка, что неудивительно: людям, в первую очередь, хотелось есть, а не ругаться. Завтра на берегу озера будет та еще толкучка; жаль, мы ничего о ней не узнаем.
— В 8 утра рабочая комиссия начнет запись и оценку претендентов. К сожалению, в первое время будет необходимость в заполнении не более тысячи рабочих мест. Повторяю: это лишь в первое время. С развитием предприятия будут появляться новые вакансии, которые смогут занять не попавшие в штат сейчас.
Верховный замолчал на время, давая его всем для того, чтобы переварить услышанные новости, и продолжил:
— Поэтому, попрошу проявлять уважение друг к другу, не устраивать ссор и драк, не организовывать погромов, ведя себя культурно и не создавая лишних проблем всем нам.
Судья снова сделал паузу, на этот раз сдвинув брови и посмотрев в сторону залесьевцев. Всем своим видом он давал понять, что сейчас начнется то главное, ради чего все собрались, и тем, кто еще активно обсуждал новости, пора умолкнуть. Через несколько мгновений он приступил к освещению дела, постепенно взвинчивая свою речь от тихой и почти неслышной к громкой и надрывной, но чеканя каждое слова медленно и веско.
— Тем не менее, подобные вести ни в коей мере не должны заставить нас забыть о том шоке, который нам пришлось испытать чуть больше недели назад. Трагедия, случившаяся в восточном районе Залесья ужасна и отвратительна. Как вы знаете, банда бунтовщиков с целью наживы провизией подстерегла и полностью уничтожила группу пайковых. В район нападения для поимки преступников был немедленно отправлен лучший отряд милиции, однако, и он угодил в засаду. В нелегком сражении мы потеряли множество прекрасных людей, честно исполнивших свой долг перед городом, – все они посмертно включены в Книгу Памяти; их вдовам и матерям решено было выделить пожизненную прибавку к еженедельному пайку. В кровавой бойне прервались жизни больше полусотни человек, сотни получили ранения, – среди пострадавших были женщины и дети, которыми, как оказалось, террористы трусливо прикрывались. Однако, несмотря на все трудности, стражам порядка удалось выполнить поставленную задачу и выжившие зачинщики и исполнители этого нелепого и человеконенавистнического восстания были схвачены. Вот они перед вами! Посмотрите на них! Загляните в их бесстыжие глаза и задайте немой, но укоряющий их вопрос: ради чего?!
Верховный ткнул указательным пальцем в сторону платформы залесьевцев, потом, почему-то, нашей. Впрочем, это было объяснимо: помнить всех, кто попирал те или иные законы или заповеди Основателя и разбираться с этим, Верховные возлагали на своих первых помощников, до земли сгорбившихся от возложенной на них непосильной ноши обязанностей и уставших ее нести добросовестно. Властители порой не знали, за какие проступки и кому подписывают обвинения. С другой стороны толпе, разгоряченной словами Верховного и разъяренной от поступка бунтовщиков, было легче предъявить нас в качестве сообщников, потрошителей невинных граждан, чем растолковывать им частности нашего дела. Возможно, стой мы с учениками на этой платформе в другой день или час все обернулось бы по-другому, но в данной ситуации, к моему большому неудовольствию, нас просто кляли под общую гребенку.
— Посмотрите в глаза этим бессовестно наплевавшим на слова Основателя тварям, этим животным, существам, назвать людьми которых не поворачивается язык! Этим гнусным подонкам, покусившимся на самое важное, что у нас есть – на порядок, зиждущийся на законах Основателя, на ход нашей размеренной жизни! Как они только посмели поднять руку на себе подобных, кто дал им право убивать? Кто? — продолжал Верховный, — эти люди решили, что подобны нашему Основателю и могут созидать, произвольно меняя законы? Неужели они думают, что пролитая ими кровь, расчлененные тела и отрубленные конечности и есть плоды их творения? Человеческий разум не мог родить подобную мысль: как можно созидать, лишая жизни, соделывая мертвым живое?! Даже дикий зверь не помыслит о таком, такое может вообразить лишь какая-нибудь низшая пустынная тварь, которой нет места под солнцем, как нет теперь рядом с нами места этим тварям! Они больше не люди, они то, что должно быть стерто с лица земли!
Обычно ораторствующий властитель после подобных слов начинал визжать и кричать, брызжа слюной на людей под помостом. Каждый раз толпа воспринимала и жадно впитывала подобную экспрессию с возрастающей ненавистью к тем, кто был на эшафоте. Но не в этот раз: Верховные прекрасно понимали, какие чувства питают горожане к Залесью, к тем, кто решил жить по-другому, кто решил иначе смотреть на других. В свое время, возможно, около столетия назад, сразу после ухода Основателя, сформировалась довольно обширная группа людей, которая не стала открыто заявлять, но намеками дала понять, что законы и наставления Создателя истолковывались нами неправильно, по-идиотски, и только им открыт истинный смысл учения Основателя. Они открыто заявили о том, что уйдут в лес, и чем там далее будут заниматься – их личная забота. Когда это свершилось, залесьевцы отказались от любого участия в жизни города, в совместных исследованиях и разработках, в какой-либо помощи другим районам, в обмене плодами культуры, искусства, результатами любой деятельности, просто потому что не было у них никакой деятельности, кроме бессмысленного прожигания жизни. Отщепенцы оставили для себя только любимые дела: дрыхнуть до полудня, жрать от пуза, пить до беспамятства, орать похабные песни, дико плясать и предаваться прочим постыдным утехам, постепенно превращающим людей похожими на зверье. Более того, тунеядцы нагло претендовали на  огромную часть провизии, объясняя свои требования постоянной нехваткой ресурсов в связи с молодостью их района. Какое-то время им помогали, надеясь на пробуждение совести и сознательности: строили жилища, филиалы читален, склады, ремесленные мастерские. Залесьевцы же молчали и раздвигали границы своего ареала, перемещаясь из леса на прилегающее к нему  с юго-восточной стороны поле, с душистыми травами под теплым солнцем. Обустроившись на новом месте они продолжили наслаждаться беззаботной жизнью, как и прежде, не удосужившись привнести в нее какие либо изменения. Подобный откровенный паразитизм, наконец, начал вызывать одну лишь раздражительность и неодобрение остальных жителей города. Залесьевцев стали игнорировать, более того - враждебно.
Поэтому, разогревать эмоции горожан энергичной речью при вынесении приговора Верховному не было особенной необходимости, да, откровенно говоря, ему и не особенно хотелось лишний раз дребезжать своими голосовыми связками. Народ и так скрипел зубами после случившегося в ожидании смерти залесьевцев. Судья завершал свою речь громко, надрывно, сохраняя при всем своем внешнем негодовании внутреннее спокойствие уверенного в своей абсолютной правоте человека:
— Поэтому, Советом Верховных Судей и Правления города было принято единогласное решение приговорить обвиняемых к казни путем отделения головы от тела, лишив их жилища, профессии и родственных уз. Приговор должен быть приведен в исполнение завтра в полдень здесь, на Площади Основателя. Уважаемые горожане! Прошу вас всех присутствовать на этом деятельном торжестве правосудия, соблюдая должное почтение к заветам Основателя и друг ко другу и не устраивая толчеи и драк. Помните: мы все здесь – братья, а, значит, скованны родными узами! А теперь можете расходиться.
Народ начал медленно расползаться, Верховный провожал их поросячьими глазами под зарослью бровей некоторое время, а потом громогласно, так, что вздрогнули  даже те, кто уже успел покинуть площадь, проорал:
— Стража! Увести с глаз долой эту мразь!
Дальнейшее происходящее было обычным завершением судейских собраний: стражи, не дожидаясь пока площадь опустеет полностью, поспешно мчались за лестницами для спуска обвиняемых, а горожане, особенно те из них, которые толпились под площадками для преступников, вооружались новыми кусками земли и ждали нашего вывода с площади,  провожая глазами окутанную дымом машину Верховных. Кто-то сочувственно плакал, кто-то задыхался от ярости
Я повернулся к ребятам. Скопившиеся в их глазах слезы безнадежным образом не давали увидеть им в бурлящей людской массе своих матерей. Мне тоже хотелось увидеть кое-кого в толпе, но я знал, что мне ее не найти: она не ходит на такие собрания.
 Молодые залесьевцы уже истерически подвывали и всхлипывали. Один из них, одетый в самую яркую одежду, будучи, скорее всего, из более богатой семьи, чем остальные, забросил правую ногу через борт платформы, собираясь, по-видимому, совершить то, что являлось нередким явлением после вынесения приговора: тщеславное высокомерие побуждало многих самостоятельно свести счеты с жизнью, нежели закончить ее позорной насильственной смертью перед глазами тех, кого они презирали.
Богатого залесьевца никто не останавливал: он свободно перелез через перила под уставшими и безразличными взорами своих соседей и, подпрыгнув, рухнул вниз с почти шестиметровой высоты, раскинув руки в стороны. В воздухе он успел эффектно перевернуться и со всего размаха приземлиться спиной на головы ничего не подозревающим и расслабившимся в элитарной части площади милиционерам. Толпа ошарашено замолчала, рядом начал давиться от смеха Аквин, кто-то из стражей порядка яростно выругался, кто-то, сокрушенно качал головой, проверяя пульс некоторых из пострадавших коллег, а уже секунды спустя, они превращали деревянными дубинками лоснящуюся кожу зальесьевца в кашу, перемешивая с его плотью куски разорванной, потемневшей от крови одежды. Псевдо-самоубийца сначала закрывался от нападающих одной рукой, прикрывая другой голову, громко орал, а потом заглох. Кровоточащее тело стражи уволокли в сторону своей повозки.
— Не поэтому ли вы все это время так пристально за нами наблюдали, — спросил меня Катер.

— Да, и я еще не закончил, — улыбнулся я ему в ответ.

Пролог

Пролог

Осознание того, что мой разум сейчас, питается ложью сновидения, еще придет, скорее всего, в конце. Окружающая обстановка, действие, которое происходит внутри ее границ, сейчас неотъемлемая, до боли знакомая, часть моей полноценной жизни, которая только начинает у меня получаться. Я чувствую ее реальность, верю ей, верю холодному, гладкому полу на котором лежу, огрызку деревянного карандаша, который норовит выскользнуть из моих рук, затхлому запаху синей воды в банке и блеску мокрых акварельных красок, дыханию высокого человека который пристально наблюдает за моим занятием, и самое странное верю будущему которое меня ожидает. Мой взгляд ни разу не оторвался от листка бумаги передо мной но я не сомневаюсь в том что комната где нахожусь, имеет высокие потолки с торчащими из них бледными сосульками люстр, а зеленая матерчатая ткань покрывающая стены  скрывают за собой старые выцветшие фрески. А еще я не сомневаюсь в своем семи летнем возрасте, а также интеллектуальных способностях, на которые он тянет. Я наивен и глуп, доверчив и дефективен в разумных рассуждениях, и мне плевать на это, сейчас меня переполняет чувство радости. И рисунок. Человек за моей спиной тоже заинтересован им. Мне не надо поворачивать голову что бы понять кто он, об этом позаботился мой слух, узнавший шаги и обоняние уловившее сладкий запах сигар и алкоголя. Я улыбаюсь. Я готовлю сюрприз. Моя уверенность в его способности произвести нужный эффект непоколебима.

Отец резко нагибается, легкий ветерок касается моего лица, и выхватывает из моих рук рисунок. Банка с синей водой прижимавшая края листка опрокидывается. Я отскакиваю от содержимого, пытаюсь уберечь рукава белой рубашки - причины моих частых взбучек и упираюсь в колени отца. Он даже не шелохнулся. Морщины, исполосовавшие его лицо, вытянулись в длину, сердитые глаза бегают от одного края рисунка к другому, кисти рук дрожат, пальцы, увенчанные серыми, выпуклыми ногтями потирают поверхность альбомного листа, уголки губ прыгают вверх вниз, что в очередной раз не дает мне определить радость это или огорчение. Сюрприз не удался.

Я поднимаюсь на ноги, теперь он смотрит на меня. Его взгляд грозен. Сандалии на ногах в отступлении размазывают синюю воду по полу. Отец скуп на слова. Он протягивает мне мое творение и сиплый бас, прокатившийся по комнате, подсказывает, что рисованию, которому я слишком много времени уделяю внимания  пора бы положить конец. Я чувствую, что глаза  вот-вот покроются пленкой слез и изображение на листке превратиться в размытое пятно, однако оно разгоняет мое сердце вновь до планки радости.

Теперь я стою на пригорке, с которого открывается вид на задымленный город и темные тучи каркающих заостренных галочек. Воздух наполнен гарью и непонятными мне другими тяжелыми запахами. Мне не терпеться уйти, мы здесь давно, я очень устал, но мою руку в своей крепко, напряженно, держит отец, заставляя ждать. Его короткие волосы, словно трава своим острием пытающаяся проколоть толстую подошву кожаных сапог, покачиваются под дыханием ветра. Дрожат обвислые коленки черных штанов, заправленных в обувь, трепыхаются рукава синей рубашки с пришпиленными на них непонятными мне нашивками. Тяжелая пряжка  ремня, плотно обвитая пальцами правой руки, подскакивает вверх, левая козырьком нависла над уровнем бровей. Отец вглядывается вдаль и улыбается. Он что то бормочет про перемены, что скоро все будет по другому, и я ему верю. Как верю и этому сну.